В начале 50-х годов в нашу науку стремительно ворвалась кибернетика, которую в короткий срок из «буржуазной лженауки» удалось превратить в важнейшее научное направление, объединившее интересы математики, вычислительной техники и широкого круга естественных и гуманитарных наук. Папа оказался одним из самых активных создателей и пропагандистов кибернетики. Об этом периоде написано много. Обстановка тех лет хорошо отражена в вышедшей недавно книге «Очерки истории информатики в России». Чтобы дать представление о размахе и интенсивности папиной деятельности в развитии кибернетики, не стремясь к полноте и последовательности, обозначу лишь основные вехи.

Начиная с 1952 г., по предложению М. В. Келдыша*, папа включился в работу по созданию основ программирования для электронных вычислительных машин (ЭВМ), разрабатывал и читал на мехмате МГУ первый в нашей стране курс математических основ программирования. Преодолевая сопротивление, в первую очередь догматических философов, добивался официального признания кибернетики. Создал и в течение многих лет (вплоть до переезда в Новосибирск в 1962 г.) руководил междисциплинарным семинаром по кибернетике в МГУ, широко известным как «Большой кибернетический семинар Ляпунова». Этот семинар сыграл очень важную роль в подборе кадров и формировании научных коллективов в области кибернетики.

Ценой огромных усилий папа добился издания научных сборников «Проблемы кибернетики», которые начали выходить под его титульной редакцией уже в 1958 г.* . В «Проблемах», по папиному замыслу, помимо собственно кибернетических работ, публиковались работы из области экономики, биологии, лингвистики, что позволяло сблизить интересы столь разных наук и стимулировало формулировку новых задач кибернетики. Осуществление этих замыслов главного редактора происходило в постоянном преодолении разного рода возражений как со стороны кибернетиков-математиков («Зачем в этих сборниках нужна лингвистика, биология, медицина?»), так и со стороны «лысенковцев»— ярых врагов всего передового в биологии, главным образом в генетике*. Уже в 1959 г. увенчались успехом усилия по созданию Научного совета по проблеме «Кибернетика» при Президиуме АН СССР. Большую роль в этом деле сыграло согласие Акселя Ивановича Берга* возглавить этот совет. Идея привлечь в эту сферу Акселя Ивановича принадлежала папе. Я хорошо помню длинные вечерние разговоры папы с Акселем Ивановичем по телефону. Папа убеждал его взяться за руководство советом, так как его авторитет и официальные регалии (академик, адмирал) были весомы и важны для защиты кибернетики от хотя и сильно ослабевших, но еще не угомонившихся философов и идеологов из партийного руководства. В конце концов Аксель Иванович согласился при условии, что папа будет осуществлять научное руководство деятельностью совета.

На этом фоне сам папа в эти годы занимается разработкой центральной объединяющей концепции кибернетики, формулирует ее основные понятия, предмет, методы*. Пишет статьи, редактирует переводы зарубежных статей и монографий, задает тематику конкретных работ в разных областях, вовлекает новых людей, убеждает, объясняет, спорит… Времени рабочего дня ему не хватало. Редко он возвращался домой один. Обычно разговоры, обсуждения, диспуты продолжались дома, часто затягивались допоздна. Кто только не побывал в нашей квартире на Хавской: математики, военные, инженеры, биологи, экономисты, философы… До сих пор приходится слышать в разных ситуациях: «Вы меня, наверное, не знаете, а ведь я бывал в вашем доме на Хавской» (последний раз, помнится такое было совсем недавно, в Политехническом музее, где проходила научная конференция в связи с пятидесятилетием выхода в свет книги Н. Винера «Кибернетика» и открытием в музее экспозиции, посвященной этой дате).

Такой интенсивный ритм работы, постоянное нервное напряжение не могли не сказаться на здоровье, тем более, что у папы был склад человека темпераментного, даже азартного. Увлекаясь каким-то делом, он не ощущал ни усталости, ни чувства голода. Дома обычно мама в нужное время давала ему в руки тарелку с едой, он съедал всё, не прерывая разговора по телефону, часто не замечая, что положено в тарелку. Иной раз мама обижалась, когда пытаясь хоть ненадолго отвлечь его от работы, спрашивала: «Как тебе понравились котлеты (или щи, или пельмени)?» А в ответ слышала: «Право, я и не заметил, что это было, но съел с удовольствием».

Он был очень неприхотлив в еде. Но часто он бывал «в разгоне» по городу. Именно в таком варианте мне запомнилась характеристика его рабочего дня. Когда звонившие по телефону домой пытались узнать, где его можно найти в течение дня, мы часто вынуждены были отвечать: «Трудно сказать, он сегодня „в разгоне“ по городу». В такие дни поздно вечером, придя домой, он говорил: «Я голодный, как волк, с утра нигде не сумел поесть». Какой же организм выдержит такое? И результаты не заставили себя ждать. Типичной для людей такого нервного склада оказывается язвенная болезнь. А при очередном обследовании в стационаре, осенью 1954 г., выявился диабет. Нужны были регулярные уколы инсулина. Пришлось научиться колоть себя самому. Мама заботилась о том, чтобы стерильный шприц и лекарство всегда были в портфеле. Но добиться того, чтобы укол был сделан вовремя, и не на голодный желудок, было труднее. Все близкие ученики и сотрудники были в курсе проблемы диабета и по маминой просьбе контролировали и напоминали об уколах и еде. Но круг общения и учреждений, где приходилось бывать, был настолько широк, что всех держать в курсе было невозможно. В результате наступало либо сахарное голодание, либо наоборот, околокоматозное состояние, сопровождающееся спазмами сосудов, нарушением зрения и пр. В таких случаях коллеги, а иногда и малознакомые люди привозили его на такси домой или в поликлинику.

Ситуация с питанием вне дома осложнялась еще и тем, что к середине 50¬х годов у папы полностью завершился процесс выпадения зубов. Завидно здоровых, без единой пломбы. Это было последствием перенесенной во время войны (в 1943 году, в период пребывания в тифозном госпитале-бараке) цинги и постепенно развившейся пиореи. Сам он не замечал трагизма ситуации (а ему еще не было и пятидесяти лет), и, смеясь, говорил, что он хорошо устроился — ему не надо пережевывать пищу, а потому он тратит на еду меньше времени, чем другие. Но еду из-за этого он мог есть не всякую. Дома все было приспособлено: соблюдались и диета, и питательность, и соответствующая консистенция пищи. А в столовых общепита со всем этим была беда. В этой связи не могу не вспомнить эпизод, который любили рассказывать гостям в нашем доме. Году в 1960 папу пригласили принять участие в качестве наблюдателя в боевых учениях Северного военно-морского флота. Это было связано с разработкой кибернетических методов для решения тактических задач ведения морского боя. Командировка предстояла поздней осенью. Об этом узнал А. И. Берг. Он позвонил по телефону и поинтересовался, как папа экипирован. Узнав, что он собирается, как обычно, ехать в городских полуботинках и демисезонном пальто (папа не любил тепло одеваться, его сковывала тяжелая одежда, он с трудом переносил жару и, как он говорил, «блаженствовал» в прохладную погоду, даже при моросящем дождике, и до переезда в Новосибирск не имел зимнего пальто), Аксель Иванович безапелляционно заявил: «Ждите меня, через час буду у вас». Было уже около 12 часов ночи, а отъезд назначен на утро следующего дня. И действительно, Аксель Иванович появился в сопровождении шофера, неся полушубок, фетровые бурки, меховые перчатки и генеральское теплое белье. В приказном порядке велел забрать всё это с собой (по возвращении папа с восторгом рассказывал, как это всё пригодилось). И тут Аксель Иванович обратил внимание, что мама, упаковывая небольшой чемоданчик, кладет туда мешочек с гречневой крупой! Дело в том, что гречневая каша с молоком по рекомендации врачей была уже несколько лет обязательной частью папиного завтрака. А гречка была дефицитом, далеко не везде была доступна. Аксель Иванович прямо взвился от удивления и возмущения: «Вы недооцениваете мощь нашего Северного флота! Уберите это немедленно!» Ослушаться его не решились, и папа уехал без крупы… А результат был такой: во всех пунктах, куда прибывал папа, на всех кораблях, его встречали тарелкой гречневой каши с молоком! Оказалось, командующий Северным флотом получил срочную телеграмму за подписью адмирала Берга примерно такого содержания: «На учения прибывает профессор Ляпунов тчк Обеспечить ежедневно гречневую кашу молоком».

Несмотря на все усилия врачей и мамы, дела со здоровьем не улучшались. Врачи настаивали на сокращении нагрузки и регулярном отдыхе. Но это были невыполнимые советы. О сокращении нагрузки не могло быть и речи. Напротив, фронт работ ширился, число людей, вливавшихся в разработку кибернетических проблем в самых разных областях, росло как снежный ком. Активно обсуждалось создание Института кибернетики в Москве.

Вместе с тем в кибернетику хлынул огромный поток халтуры, словоблудия, околонаучных деятелей. Особенно раздражали поверхностно представлявшие себе суть проблемы журналисты. Всё это создавало обстановку раздражения, нервозности. Папа огорчался, кипятился, и выступал с докладами, лекциями, проводил совещания специалистов. Особенно активно в те годы развивались дела в военной сфере, у лингвистов, в теории автоматов и теории игр, начинали втягиваться биологи. О каком же сокращении нагрузки говорить?

А что касается отдыха, то отдыхать папа не умел. По-настоящему отпуск он никогда не использовал. Обычно на лето родители снимали дачу. Находили глухие деревеньки, где поспокойней и подешевле жизнь. В предвоенные годы таким местом была деревня Прилуки на левом берегу Оки между Серпуховом и Каширой. В Прилуках собиралась замечательная компания друзей с детьми: математики Новиковы Петр Сергеевич и Людмила Всеволодовна (урожденная Келдыш), до войны у них было трое детей (Леля, Андрей и совсем маленький Сергей), астрономы Парийские Николай Николаевич и Лидия Викторовна с детьми Галей, Юрой и Асей и мы — папа, мама и три дочери: Алла, Ляля и я. Для дошкольной детворы на все лето приглашали милую старушку Варвару Михайловну, которая ходила с нами на прогулки и ненавязчиво обучала азам немецкого языка. Добираться в Прилуки было нелегко, все мы жили там безвыездно, и только папа наездами. Приезда папы мы ждали с нетерпением. Он всегда рассказывал и показывал что-нибудь интересное. На всю жизнь запомнились наблюдения за муравьями. Вместе с папой мы подолгу просиживали на корточках около муравейников, прослеживая муравейные дорожки. Папа нас учил не просто смотреть, а видеть. Многое при этом он сам видел впервые. Потом, уже в Москве, вслух читали книги Фабра, Брема, Перельмана… Очень интересно было наблюдать за осами-одиночками, коварными охотниками. Помню, как однажды папа долго-долго пролежал «на пузе» около песчаной тропинки, стараясь понять функционирование ловчей воронки, которую устраивает в песке другое насекомое-охотник — личинка стрекозы «муравьиный лев».

Нередко все вместе, взрослые и дети, отправлялись в поход. Обычно намечалась какая-нибудь цель — либо чем-нибудь замечательный уголок природы, либо архитектурные памятники — старые усадьбы, сохранившиеся церкви. Кто подавал идею, тот должен был вести всю компанию. Как-то раз идея была папина, и он, вооружившись картой и компасом, взялся повести всю ватагу напрямик через лес, не помню уже, к какой цели. Взрослые, как положено, шли кучкой, вели философские, наверное очень интересные разговоры. А мы, детвора, бегали кругом, собирали грибы, наша задача была — не потерять из виду взрослых. Между делом мы получaли навыки поведения в лесу: не кричать, ничего без нужды не ломать и не рвать, про все непонятное спрашивать, про интересные находки рассказывать и показывать их всем. И вдруг мы слышим гомерический хохот — выбегаем на полянку, где собрались все старшие, и видим, что в результате нескольких часов пути мы оказались на хорошо знакомой всем полянке около дома! Оказалось, что в азарте интересных разговоров папа в какой-то момент перепутал стрелки компаса. Эту историю ему долго вспоминали, а на один из его дней рождения, уже после войны, Новиковы и Парийские подарили ему картонный компас размером со столовую тарелку, на плечи огромной стрелки которого были привязаны два пучка — сено и солома.

После войны два лета мы снимали комнаты в подмосковном Алабине, около полигона, где папа вел какую-то работу как преподаватель Артакадемии. Начиная с 1949 года, после защиты папой докторской диссертации и демобилизации, облюбовали богом забытую деревеньку около Голицыно, с уютным названием — Ямщины. Три лета подряд в Ямщинах жили Новиковы, теперь уже с пятью детьми, семья Хильми, неподалеку на хуторе обосновались Рашевские с девочками Леной и Лизой. У них подолгу жили Дима (Владимир) и Мика (Дмитрий) Арнольды. Рядом с усадьбой, где снимали жилье Новиковы и мы, была дача Домогацких. Художник-график Владимир Владимирович и его жена, скульптор Ольга Артемьевна, надолго стали нашими хорошими друзьями, а их дети, Гриша и Федя, влились в нашу детскую ватагу. Летние месяцы, проведенные в Ямщинах, незабываемы. Всевозможные прогулки, волейбол, крокет (к сожалению, сейчас несправедливо забытая замечательная игра) и, конечно, походы, как всегда, по карте, с компасом, с пикниками. Но и тут папа выбирался из города на два-три дня, и уезжал: дела, работа.

Когда обнаружился диабет, врачи настояли: надо отдохнуть, лучше в санатории. Маме пришлось пойти на хитрость — она приобрела путевки в академический санаторий им. Горького в Кисловодске и уговорила на этот же срок взять туда же путевки папиного ученика по Артакадемии Николая Пантелеймоновича Бусленко* с женой Ниной Степановной. Папа настаивал на том, чтобы Николай Пантелеймонович форсировал подготовку докторской диссертации, и его заверили, что в Кисловодске будут хорошие условия для обсуждения работы. Так в феврале 1955 г. в первый (и последний!) раз в жизни папа оказался на отдыхе в курортной обстановке. А летом того же года мама сумела увезти папу отдыхать на Урал, в город Миасс. Случайно познакомившись с заместителем директора Уралмаша, она попросила его, как бы между прочим, пригласить папу пожить у него с возможностью посещать Ильменский государственный минералогический заповедник, который в те годы был закрыт для свободного посещения. Перед таким соблазном папа устоять не смог. Он был страстным коллекционером камней, прекрасно знал минералогию Ильменского заповедника и давно мечтал побывать там. Отдых удался на славу — Москва далеко, сотрудников нет, а каменные копи в заповеднике — одна интересней другой. Получилось полное отключение от повседневных дел, и это дало свои результаты для поправки здоровья.

Но эта поездка имела и другое важное последствие, существенно повлиявшее на жизнь всей нашей семьи. Это — знакомство с Николаем Владимировичем и Еленой Александровной Тимофеевыми-Ресовскими* . А случилось это так. Здание железнодорожного вокзала города Миасс построено из уникального, красивого серого камня, напоминающего по внешнему виду гранит, существующего только в Ильменах и названного в честь города Миасс — миасскит. И о минерале, и о здании вокзала писал Ферсман в книге «Путешествие за камнем», сокрушаясь о том, что вокзал «в 1935 году „для чистоты“ побелили известкой, скрывшей красоту и редкость самого материала*» . И вот папа видит, что здание так и осталось побеленным. Он кипел, негодовал, и ему надо было кому-то высказаться, чтобы разрядиться. И тут он встретил человека, явно приезжего. Излив ему причину своего огорчения, папа нашел в нем понимание. Оказалось, что это сотрудник Института биологии УФАН — Николай Васильевич Куликов. Он едет на кордон на берег озера Большое Миассово, где предполагается организация летнего стационара лаборатории биофизики, которой руководит Н. В. Тимофеев-Ресовский. Не может быть! Это тот самый Тимофеев-Ресовский, всемирно известный генетик, о судьбе которого уже много лет никто у нас не знал! Он жив и уже несколько месяцев работает в Свердловске! Папа давно интересовался генетикой, был близок к генетикам школы Кольцова*. После августовской трагедии 1948* года принимал активное участие в попытках спасти генетику в нашей стране от окончательного разгрома. От Александра Александровича Малиновского* папа получил переведенную им на русский язык и вышедшую в Издательстве иностранной литературы в 1947 году книгу Эрвина Шрёдингера «Что такое жизнь с точки зрения физики», которая в значительной мере посвящена популярному изложению и толкованию результатов работы генетика Н. В. Тимофеева-Ресовского и физиков Карла Гюнтера Циммера и Макса Дельбрюка «О природе генных мутаций и структуре гена»*, широко известную в генетических кругах как «Зеленая тетрадь» (Grünes pamphlet).

Эта работа и популяризация ее в блестящих лекциях Шрёдингера, прочитанных им в 1943 году в Дублине, оказала огромное влияние на развитие молекулярной генетики, главным образом тем, что привлекла внимание ярких химиков, физиков, математиков к проблеме гена. И результаты хорошо известны. В 1953 г. биолог Джим Уотсон, ученик Дельбрюка, и физик Фрэнсис Крик, увлекшийся проблемами генетики, прослушав лекции Шрёдингера (о чем свидетельствует Дж. Уотсон в книге «Двойная спираль»* ), опубликовали сенсационную новость — полную, непротиворечивую модель двойной спирали молекулы ДНК. Ген приобрел конкретную молекулярную основу. Уже активно обсуждаются проблемы генетического кода. Всех, не только генетиков, но и физиков, химиков, математиков, будоражат работы физика Гамова* . Папа за всем этим следит с огромным интересом. Еще бы! Вот оно, теснейшее сближение генетических проблем с кибернетической методологией: кодировка, хранение и передача генетической информации, проблемы надежности и устойчивости систем, управляющие системы с обратной связью…

Приехав в Москву, папа сразу же позвонил Николаю Петровичу Дубинину* . Оказалось, что Дубинин уже получил от Тимофеевых-Ресовских письмо и послал им приглашение (без этого им тогда нельзя было приехать в Москву* ). Он ждет их в Москве в ноябре. Папа просил, чтобы Николай Петрович при первой же возможности познакомил его с Николаем Владимировичем. И вот встреча состоялась. Николай Петрович пригласил Тимофеевых и папу с мамой к себе на дачу и просил их приехать электричкой, кажется, с Курского вокзала. В назначенное время родители были на вокзале. Около билетной кассы они увидели коренастого человека, в несколько старомодном пальто с бобровым воротником. Он выглядел взволнованным и по виду чем-то необъяснимым отличался от других. Обращаясь к маме, папа сказал: «Знаешь, Таток, мне кажется, что этот господин может быть Тимофеевым-Ресовским. Давай сделаем так: встанем за ним в очередь за билетами, и я нарочито громко спрошу: „Мы не ошибаемся, ведь Николай Петрович будет встречать нас именно с этим (назвал время отправления) поездом?“ А ты мне подыграй». Так и сделали. Тут господин с бобровым воротником обернулся, выразительно посмотрел на папу снизу вверх (он был заметно ниже ростом) и спросил: «Вы — Ляпунов?» На что папа ответил вопросом: «А вы — Тимофеев?» Они обнялись, расцеловались. «Моя жена — Елена Александровна». С милой мягкой улыбкой руку протянула высокая, голубоглазая женщина. Папа поцеловал протянутую руку с почтением и изяществом. И в свою очередь представил маму: «Моя жена — Анастасия Савельевна». Тимофеев, по-гусарски шаркнув ногой, почтительно поклонился. Дамы расцеловались. Контакт установился сразу, без малейшего барьера. На перрон, где гостей встречал Дубинин, из вагона вышла дружная компания. За время дороги столько было говорено… Понимали друг друга с полуслова. Можно было подумать, что приехали старые друзья, которые давно не виделись. Эту историю я слышала от родителей, а позднее независимо от Тимофеевых. Впечатления и эмоции в их рассказах были настолько сходными, а образность в передаче событий такая яркая, что у меня возникло ощущение, что я была свидетелем этих событий и участником встречи.

В первых числах декабря 1955 года в нашей квартире на Хавской Николай Владимирович, по папиной просьбе, делал доклад о биофизическом анализе мутационного процесса и молекулярной природе гена. Собралось больше пятидесяти человек: генетики старшего поколения, студенты и аспиранты биофака — завсегдатаи нашего домашнего кружка*, папины ученики и коллеги. Это было первое публичное выступление Николая Владимировича в Москве после почти тридцатилетнего перерыва: двадцать лет жизни и работы в Германии, в Берлин-Бухе, а потом десять лет — Лубянка, Карлаг, закрытый объект 0211 КГБ в Сунгуле на Урале. Все присутствующие чувствовали значимость, неординарность происходившего. Николай Владимирович явно волновался, был в ударе. Он потряс и покорил слушателей и содержанием, и формой доклада. По свежим следам папа позвонил Петру Леонидовичу Капице* . Рассказал ему кратко научную биографию Николая Владимировича и содержание только что услышанного доклада. И в результате в следующий приезд Тимофеевых в Москву 9 февраля 1956 года состоялся знаменитый семинар в «капишнике» (Институт физических проблем АН), где с докладами выступали Н. В. Тимофеев-Ресовский (он повторил рассказанное у нас) и И. Е. Тамм* — о структуре ДНК и генетическом коде. Этот семинар помнят многие*.

О том, как складывались отношения между папой и Николаем Владимировичем и между нашими семьями, некоторое представление дают письма тех лет. Выдержки из них читатели найдут в этой книге*.